RUSSIAN ECONOMIC ACADEMY NAMED AFTER

G V PLEKHANOV

INTERNATIONAL BUSINESS STUDIES

ADAM SMITH

Student: Anton Skobelev

Group: 855

Moscow 1997

After two centuries, Adam Smith remains a towering figure in the history of economic thought. Known primarily for a single work, An Inquiry into the nature an causes of the Wealth of Nations (1776), the first comprehensive system of political economy, Smith is more properly regarded as a social philosopher whose economic writings constitute only the capstone to an overarching view of political and social evolution. If his masterwork is viewed in relation to his earlier lectures on moral philosophy and government, as well as to allusions in The Theory of Moral Sentiments (1759) to a work he hoped to write on “the general principles of law and government, and of the different revolutions they have undergone in the different ages and periods of society”, then The Wealth of Nations may be seen not merely as a treatise on economics but as a partial exposition of a much larger scheme of historical evolution.

Early Life

Unfortunately, much is known about Smiths thought than about his life. Though the exact date of his birth is unknown, he was baptised on June 5, 1723, in Kikcaldy, a small (population 1,500) but thriving fishing village near Edinburgh, the son by second marriage of Adam Smith, comptroller of customs at Kikcaldy, and Margaret Douglas, daughter of a substantial landowner. Of Smiths childhood nothing is known other than that he received his elementary schooling in Kirkcaldy and that at the age of four years he was said to have been carried off by gypsies. Pursuits was mounted, and young Adam was abandoned by his captors. “He would have made, I fear, a poor gypsy”, commented his principal biographer.

At the age of 14, in 1737, Smith entered the university of Glasgow, already remarkable as a centre of what was to become known as the Scottish Enlightenment. There, he was deeply influenced by Francis Hutcheson, a famous professor of moral philosophy from whose economic and philosophical views he was later to diverge but whose magnetic character seems to have been a main shaping force in Smiths development. Graduating in 1740, Smith won a scholarship (the Snell Exhibition) and travelled on horseback to Oxford, where he stayed at Balliol College. Compared to the stimulating atmosphere of Glasgow, Oxford was an educational desert. His years there were spent largely in self-education, from which Smith obtained a firm grasp of both classical and contemporary philosophy.

Returning to his home after an absence of six years, Smith cast about for suitable employment. The connections of his mothers family, together with the support of the jurist and philosopher Lord Henry Kames, resulted in an opportunity to give a series of public lectures in Edinburgh - a form of education then much in vogue in the prevailing spirit of “ improvement”.

The lectures, which ranged over a wide variety of subjects from rhetoric history and economics, made a deep impression on some of Smiths notable contemporaries. They also had a marked influence on Smiths own career, for in 1751, at the age of 27, he was appointed professor of logic at Glasgow, from which post he transferred in 1752 to the more remunerative professorship of moral philosophy, a subject that embraced the related fields of natural theology, ethics, jurisprudence, and political economy.

Glasgow

Smith then entered upon a period of extraordinary creativity, combined with a social and intellectual life that he afterward described as “ by far the happiest, and most honourable period of my life”. During the week he lectured daily from 7:30 to 8:30 am and again thrice weekly from 11 am to noon, to classes of up to 90 students, aged 14 and 16. (Although his lectures were presented in English, following the precedent of Hutcheson, rather than in Latin, the level of sophistication for so young an audience today strikes one as extraordinarily demanding.) Afternoons were occupied with university affairs in which Smith played an active role, being elected dean of faculty in 1758; his evenings were spent in the stimulating company of Glasgow society.

Among his circle of acquaintances were not only remembers of the aristocracy, many connected with the government, but also a range of intellectual and scientific figures that included Joseph Black, a pioneer in the field of chemistry, James Watt, later of steam-engine fame, Robert Foulis, a distinguished printer and publisher and subsequent founder of the first British Academy of Design, and not least, the philosopher David Hume, a lifelong friend whom Smith had met in Edinburgh. Smith was also introduced during these years to the company of the great merchants who were carrying on the colonial trade that had opened to Scotland following its union with England in 1707. One of them, Andrew Cochrane, had been a provost of Glasgow and had founded the famous Political Economy Club. From Cochrane and his fellow merchants Smith undoubtedly acquired the detailed information concerning trade and business that was to give such a sense of the real world to The Wealth of Nations.

The Theory of Moral Sentiments

In 1759 Smith Published his first work, The Theory of Moral Sentiments. Didactic, exhortative, and analytic by turns, The Theory lays the psychological foundation on which The Wealth of Nations was later to be built. In it Smith described the principles of “human nature “, which, together with Hume and the other leading philosophers of his time, he took as a universal and unchanging datum from which social institutions, as well as social behaviour, could be deduced.

One question in particular interested Smith in The Theory of Moral Sentiments. This was a problem that had attracted Smiths teacher Hutcheson and a number of Scottish philosophers before him. The question was the source of the ability to form moral judgements, including judgements on ones own behaviour, in the face of the seemingly overriding passions for self-preservation and self-interest. Smiths answer, at considerable length, is the presence within each of us of an “inner man” who plays the role of the “impartial spectator”, approving or condemning our own and others actions with a voice impossible to disregard. (The theory may sound less naive if the question is reformulated to ask how instinctual drives are socialized through the superego.)

The thesis of the impartial spectator, however, conceals a more important aspect of the book. Smith saw humans as created by their ability to reason and - no less important - by their capacity for sympathy. This duality serves both to pit individuals against one another and to provide them with the rational and moral faculties to create institutions by which the internecine struggle can be mitigated and even turned to the common good. He wrote in his Moral Sentiments the famous observation that he was to repeat later in The Wealth of Nations: that self-seeking men are often “led by an invisible hand... without knowing it , without intending it, to advance the interest of the society.”

It should be noted that scholars have long debated whether Moral Sentiments complemented or was in conflict with The Wealth of Nations, which followed it. At one level there is a seeming clash between the theme of social morality contained in the first and largely amoral explanation of the manner in which individuals are socialized to become the market-oriented and class-bound actors that set the economic system into motion.

Travels on the Continent

The Theory quickly brought Smith wide esteem and in particular attracted the attention of Charles Townshend, himself something of an amateur economist, a considerable wit, and somewhat less of a statesman, whose fate it was to be the chancellor of the exchequer responsible for the measures of taxation that ultimately provoked the American Revolution. Townshend had recently married and was searching for a tutor for his stepson and ward, the young Duke of Buccleuch. Influenced by the strong recommendations of Hume and his own admiration for The Theory of Moral Sentiments, he Approached Smith to take the Charge.

The terms of employment were lucrative (an annual salary of Ј300 plus travelling expenses and a pension of Ј300 a year after), considerably more than Smith had earned as a professor. Accordingly, Smith resigned his Glasgow post in 1763 and set off for France the next year as the tutor of the young duke. They stayed mainly in Toulouse, where Smith began working on a book (eventually to be The Wealth of Nations) as an antidote to the excruciating boredom of the provinces. After 18 months of ennui he was rewarded with a two-month sojourn in Geneva, where he met Voltaire, for whom he had the profoundest respect, thence to Paris where Hume, then secretary to the British embassy, introduced Smith to the great literary salons of the French Enlightenment. There he met a group of social reformers and theorists headed by Francois Quesnay, who are known in history as the physiocrats. There is some controversy as to the precise degree of influence the physiocrats exerted on Smith, but it is known that he thought sufficiently well of Quesnay to have considered dedicating The Wealth of Nations to him, had not the French economist died before publication.

The stay in Paris was cut short by a shocking event. The younger brother of the Duke of Buccleuch , who had joined them in Toulouse, took ill and perished despite Smiths frantic ministration. Smith and his charge immediately returned to London. Smith worked in London until the spring of 1767 with Lord Townshend, a period during which he was elected a fellow of the Royal Society and broadened still further his intellectual circle to include Edmund Burke, Samuel Johnson, Edward Gibbon, and perhaps Benjamin Franklin. Late that year he returned to Kirkcaldy, where the next six years were spent dictating and reworking The Wealth of Nations, followed by another stay of three years in London, where the work was finally completed and published in 1776.

The Wealth of Nations

Despite its renown as the first great work in political economy. The Wealth of Nations is in fact a continuation of the philosophical theme begun in The Theory of Moral Sentiments. The ultimate problem to which Smith addresses himself is how the inner struggle between the passions and the “impartial spectator - explicated in Moral Sentiments in terms of the single individual - works its effects in the larger arena of history itself, both in the long-run evolution of society and in terms of the immediate characteristics of the stage of history typical of Smiths own day.

The answer to this problem enters in Book 5, in which Smith outlines he four main stages of organization through which society is impelled, unless blocked by deficiencies of resources, wars, or bad policies of government: the original “rude state of hunters, a second stage of nomadic agriculture, a third stage of feudal or manorial “farming”, and a fourth and final stage of commercial interdependence.

It should be noted that each of these stages is accompanied by institutions suited to its needs. For example, in the age of the huntsman, “there is scar any established magistrate or any regular administration of justice. “ With the advent of flocks there emerges a more complex form of social organization, comprising not only “formidable” armies but the central institution of private property with its indispensable buttress of law and order as well. It is the very essence of Smiths thought that he recognized this institution, whose social usefulness he never doubted, as an instrument for the protection of privilege, rather than one to be justified in terms of natural law: “Civil government,” he wrote, “so far as it is instituted for the security of property, is in reality instituted for the defence of the rich against the poor, or of those who have some property against those who have none at all.” Finally, Smith describes the evolution through feudalism into a stage of society requiring new institutions such as market-determined rather than guild-determined wages and free rather than government-constrained enterprise. This later became known as laissez-faire capitalism; Smith called it the system of perfect liberty.

There is an obvious resemblance between this succession of changes in the material basis of production, each bringing its requisite alterations in the superstructure of laws and civil institutions, and the Marxian conception of history. Though the resemblance is indeed remarkable, there is also a crucial difference: in the Marxian scheme the engine of evolution is ultimately the struggle between contending classes, whereas in Smiths philosophical history the primal moving agency is “human nature “driven by the desire for self-betterment and guided (or misguided) by the faculties of reason.

Society and “the invisible hand”

The theory of historical evolution, although it is perhaps the binding conception of The Wealth of Nations, is subordinated within the work itself to a detailed description of how the “invisible hand” actually operates within the commercial, or final, stage of society. This becomes the focus of Books I and II. In which Smith undertakes to elucidate two questions. The first is how a system of perfect liberty, operating under the drives and constraints of human nature and intelligently designed institutions , will give rise to an orderly society. The question, which had already been considerably elucidated by earlier writers, required both an explanation of the underlying orderliness in the pricing of individual commodities and an explanation of the “laws” that regulated the division of the entire “wealth” of the nation (which Smith saw as its annual production of goods and services) among the three great claimant classes - labourers, landlords, and manufacturers.

This orderliness, as would be expected, was produced by the interaction of the two aspects of human nature, its response to its passions and its susceptibility to reason and sympathy. But whereas The Theory of Moral Sentiments had relied mainly on the presence of the “inner man” to provide the necessary restraints to private action, in The Wealth of Nations one finds an institutional mechanism that acts to reconcile the disruptive possibilities inherent in a blind obedience to the passions alone. This protective mechanism is competition, an arrangement by which the passionate desire for bettering ones condition - a “desire that comes with United States from the womb, and never leaves United States until we go into the grave “ - is turned into a socially beneficial agency by pitting one persons drive for self-betterment against anothers.

It is in the unintended outcome of this competitive struggle for self-betterment that the invisible hand regulating the economy shows itself, for Smith explains how mutual vying forces the prices of commodities down to their natural levels, which correspond to their costs of production. Moreover, by inducing labour and capital to move from less to more profitable occupations or areas, the competitive mechanism constantly restores prices to these “natural” levels despite short-run aberrations. Finally, by explaining that wages and rents and profits (the constituent parts of the costs of production) are themselves subject to this natural prices but also revealed an underlying orderliness in the distribution of income itself among workers, whose recompense was their wages; landlords, whose income was their rents; and manufacturers, whose reward was their profit.

Economic growth

Smiths analysis of the market as a self- correcting mechanism was impressive. But his purpose was more ambitious than to demonstrate the self-adjusting properties of the system. Rather, it was to show that, under the impetus of the acquisitive drive, the annual flow of national wealth could be seen steadily to grow.

Smiths explanation of economic growth , although not neatly assembled in one part of The Wealth of Nations, is quite clear. The score of it lies in his emphasis on the division of labour (itself an outgrowth of the “natural” propensity to trade) as the source of societys capacity to increase its productivity. The Wealth of Nations opens with a famous passage describing a pin factory in which 10 persons, by specialising in various tasks, turn out 48,000 pins a day, compared with the few, perhaps only 1 , that each could have produced alone. But this all-important division of labour does not take place unaided. It can occur only after the prior accumulation of capital (or stock, as Smith calls it ), which is used to pay the additional workers and to buy tools and machines.

The drive for accumulation, however, brings problems. The manufacturer who accumulates stock needs more labourers ( since labour-saving technology has no place in Smiths scheme), and in attempting to hire them he bids up their wages above their “natural” price. Consequently his profits begin to fall, and the process of accumulation is in danger of ceasing. But now there enters an ingenious mechanism for continuing the advance. In bidding up the price of labour, the manufacturer inadvertently sets into motion a process that increases the supply of labour, for “the demand for men, like that for any other commodity, necessarily regulates the production of men.” Specifically, Smith had in mind the effect of higher wages in lessening child mortality. Under the influence of a larger labour supply, the wage rise is moderated and profits are maintained; the new supply of labourers offers a continuing opportunity for the manufacturer to introduce a further division of labour and thereby add to the systems growth.

Here then was a “machine” for growth - a machine that operated with all the reliability of the Newtonian system with which Smith was quite familiar. Unlike the Newtonian system, however, Smiths growth machine did not depend for its operation on the laws of nature alone. Human nature drove it, and human nature was a complex rather than a simple force. Thus, the wealth of nations would grow only if individuals, through their governments, did not inhibit this growth by catering to the pleas for special privilege that would prevent the competitive system from exerting its begin effect. Consequently, much of The Wealth of Nations, especially Book IV, is a polemic against the restrictive measures of the “mercantile system” that favoured monopolies at home and abroad. Smiths system of “natural liberty”, he is careful to point out, accords with the best interests of all but will not be put into practice if government is entrusted to, or heeds, the “mean rapacity, who neither are , nor ought to be, the rulers of mankind.”

The Wealth of Nations is therefore far from the ideological tract it is often supposed to be. Although Smith preached laissez-faire (with important exceptions), his argument was directed as much against monopoly as government; and although he extolled the social results of the acquisitive process, he almost invariably treated the manners and manoeuvres of businessmen with contempt. Nor did he see the commercial system itself as wholly admirable. He wrote with decrement about the intellectual degradation of the worker in a society in which the division of labour has proceeded very far; for by comparison with the alert intelligence of the husbandman, the specialised worker “generally becomes as stupid and ignorant as it is possible for a human being to become”.

In all of this, it is notable that Smith was writing in an age of preindustrial capitalism. He seems to have had no real presentiment of the gathering Industrial Revolution, harbingers of which were visible in the great ironworks only a few miles from Edinburgh. He had nothing to say about large-scale industrial enterprise, and the few remarks in The Wealth of Nations concerning the future of joint-stock companies (corporations) are disparaging. Finally, one should bear in mind, that, if growth is the great theme of The Wealth of Nations, it is not unending growth. Here and there in the treatise are glimpsed at a secularly declining rate of profit; and Smith mentions as well the prospects that when the system eventually accumulates its “full complement of riches” - all the pin factories, so to speak, whose output could be absorbed - economic decline would begin, ending in an impoverished stagnation.

The Wealth of Nations was received with admiration by Smiths wide circle of friends and admires, although it was by no means an immediate popular success. The work finished, Smith went into semiretirement. The year following its publication he was appointed commissioner both of customs and of salt duties for Scotland, posts that brought him Ј600 a year. He thereupon informed his former charge that he no longer required his pension, to which Buccleuch replied that his sense of honour would never allow him to stop paying it. Smith was therefore quite well off in the final years of his life, which were spent mainly in Edinburgh with occasional trips to London or Glasgow (which appointed him a rector of the university). The years passed quietly, with several revisions of both major books but with no further publications. On July 17, 1790, at the age of 67, full of honours and recognition, Smith died; he was buried in the churchyard at Canongate with a simple monument stating that Adam Smith, author of The Wealth of Nations, was buried there.

Beyond the few facts of his life, which can be embroidered only in detail, exasperatingly little is known about the man. Smith never married, and almost nothing is known of his personal side. Moreover, it was the custom of his time to destroy rather than to preserve the private files if illustrious men, with the unhappy result that much of Smiths unfinished work, as well as his personal papers, was destroyed (some as late as 1942). Only one portrait of Smith survives, a profile medallion by Tassie; it gives a glimpse of the older man with his somewhat heavy-lidded eyes, aquiline nose, and a hint of protrusive lower lip. “I am a beau in nothing but my books, ”Smith once told a friend to whom he was showing his library of some 3,000 volumes.

From various accounts, he was also a man of many peculiarities, which included a stumbling manner of speech ( until he had warmed to his subject), a gait described as “vermicular”/ and above all an extraordinary and even comic absence of mind. On the other hand, contemporaries wrote of a smile of “inexpressive benignity,” and of his political tact and dispatch in managing the sometimes acerbic business of the Glasgow faculty.

Certainly he enjoyed a high measure of contemporary fame; even in his early days at Glasgow his reputation attracted students from nations as distant as Russia, and his later years were crowned not only with expression of admiration from many European thinkers but by a growing recognition among British governing circles that his work provided a rationale of inestimable importance for practical economic policy.

Over the years, Smiths lustre as a social philosopher has escaped much of the weathering that has affected the reputations of other first-rate political economists. Although he was writing for his generation, the breadth of his knowledge/ the cutting edge of his generalization, the boldness of his vision, have never ceased to attract the admiration of all social scientists, and in particular economists. Couched in the spacious, cadenced prose of his period, rich in imagery and crowded with life, The Wealth of Nations projects a sanguine but never sentimental image of society. Never so finely analytic as David Ricardo nor so stern and profound as Karl Marx, Smith is the very epitome of the Enlightenment: hopeful but realistic, speculative but practical, always respectful of the classical past but ultimately dedicated to the great discovery of his age - progress.

BIBLIOGRAPHY:

John Rae. “Life of Adam Smith” 1985

William Scott. “Adam Smith as Student and Professor” 1987

Andrew S. Skinner. “Essays on Adam Smith” 1988

РОССИЙСКАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ АКАДЕМИЯ ПО ИМЕНИ ПОСЛЕ

Г V PLEKHANOV

МЕЖДУНАРОДНЫЕ ДЕЛОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

АДАМ СМИТ

Студент: Антон Скобелев

Группа: 855

Москва 1997

После двух столетий, Адам Смит остается видной фигурой в истории экономической мысли. Известный прежде всего единственной работой, Расследование природы причины Богатства Наций (1776), первая всесторонняя система политической экономики, Смит более должным образом расценены как социальный философ, экономические письма которого составляют только карнизный камень к представлению перекрытия политического и социального развития. Если его masterwork рассматривается относительно его более ранних лекций по моральной философии и правительству, так же как к намекам в Теории Моральных Чувств (1759) к работе он надеялся написать на “общих принципах закона и правительства, и различных революций они подверглись в различных возрастах и периодах общества”, тогда Богатство Наций может быть замечено не просто как трактат на экономике, но как частичная выставка намного большей схемы исторического развития.

Молодость

К сожалению, очень известен о мысли Смита чем о его жизни. Хотя точная дата его рождения неизвестна, он крестился 5 июня 1723, в Kikcaldy, маленькое (население 1 500), но процветающая рыбацкая деревня около Эдинбурга, сын вторым браком Адама Смита, диспетчер таможни в Kikcaldy, и Маргарет Дугласе, дочь существенного землевладельца. Из детства Смита ничто не известно, кроме которого он получил его элементарное обучение в Керколди и что в возрасте четырех лет он, как говорили, был выигран цыганами. Преследование было установлено, и молодой Адам был оставлен его каперами. “Он сделал бы, я боюсь, бедный цыган”, прокомментировал его основной биограф.

В возрасте 14 лет, в 1737, Смит вошел в университет Глазго, уже замечательного как центр того, что должно было стать известным как шотландское Просвещение. Там, он был глубоко под влиянием Фрэнсиса Хучезона, известный профессор моральной философии, от экономических и философских представлений которой он был позже, чтобы отклониться, но чей магнитный характер, кажется, главная сила формирования в развитии Смита. Получая высшее образование в 1740, Смит выиграл ученость (приложение Поводка) и путешествовал верхом в Оксфорд, где он остался в Колледже Balliol. По сравнению с побудительной атмосферой Глазго, Оксфорд был образовательной пустыней. Его годы там были проведены в значительной степени в самообразовании, от которого Смит получил устойчивое схватывание и классической и современной философии.

Возвращаясь к его дому после отсутствия шести лет, Смит ищут подходящую занятость. Связи семьи его матери, вместе с поддержкой Lord Henryа Кэймса юриста и философа, привели к возможности дать ряд общественных лекций в Эдинбурге - форма образования тогда очень в моде в преобладающем духе "усовершенствования".

Лекции, которые располагались по широкому разнообразию предметов от истории риторики и экономики, произвели глубокое впечатление на некоторых из известных современников Смита. Они также имели отмеченное влияние на собственную карьеру Смита, для в 1751, в возрасте 27 лет, он был назначен профессором логики в Глазго, из какого поста он перешел в 1752 к более вознаграждающему профессорству моральной философии, предмет, который охватил связанные области естественного богословия, этики, юриспруденции, и политической экономики.

Глазго

Смит тогда вступил в период экстраординарного творческого потенциала, объединенного с социальной и интеллектуальной жизнью, которую он позже описал как “безусловно самый счастливый, и самый благородный период моей жизни”. В течение недели он читал лекции ежедневно от 7:30 до 8:30 и снова трижды еженедельно с 11:00 до полудня, к классам до 90 студентов, в возрасте 14 и 16. (Хотя его лекции были представлены на английском языке, после прецедента Hutcheson, а не в латинском, уровень изощренности для столь молодой аудитории сегодня кажется тому, необычно требующему.) Дни были заняты университетскими делами, в которых Смит играл активную роль, будучи избранным деканом способности в 1758; его вечера были проведены в побудительной компании общества Глазго.

Среди его круга знакомых не были, только помнит из аристократии, многие соединились с правительством, но также и диапазоном интеллектуальных и научных фигур, которые включали Джозефа Блака, пионер в области химии, Джеймса Уотта, позже известности парового двигателя, Роберта Фуиса, выдающегося принтера и издателя и последующего основателя первой британской Академии Проекта, и не в последнюю очередь, философа Дэвида Хьюм, пожизненный друг, которого Смит встретил в Эдинбурге. Смит был также представлен в течение этих лет компании больших торговцев, которые продолжали колониальную торговлю, которая открылась к Шотландии после ее союза с Англией в 1707. Один из них, Эндрю Кокрэйна, был ректором Глазго и основал известный Политический Клуб Экономики. От Cochrane и его поддерживающих торговцев Смита несомненно приобретал подробную информацию относительно торговли и бизнеса, который должен был дать такой смысл реального мира к Богатству Наций.

Теория Моральных Чувств

В 1759 Смит Издал его первую работу, Теория Моральных Чувств. Дидактический, нравоучительный, и аналитический по очереди, Теория кладет психологический фонд, на котором Богатство Наций было позже, чтобы быть построенным. В этом Смит описал принципы “человеческой природы“, которую, вместе с Хьюм и другими ведущими философами его времени, он взял как универсальная и неизменная данная величина, из которой могли быть выведены социальные учреждения, так же как социальное поведение.

Один вопрос в специфическом заинтересованном Смите в Теории Моральных Чувств. Это было проблемой, которая привлекла преподавателя Смита Хучезона и множество шотландских философов перед ним. Вопрос был источником способности составить моральные мнения, включая суждения по собственному поведению, перед лицом по-видимому наиважнейших страстей к самосохранению и личному интересу. Ответ Смита, в значительной длине, является присутствием в пределах каждого из нас "внутреннего "я"", который играет роль “беспристрастного зрителя”, одобряя или осуждая наши собственные и действия других с голосом, невозможным игнорировать. (Теория может казаться менее наивной, если вопрос повторно сформулирован, чтобы спросить, как инстинктивные двигатели социализированы через суперэго.)

Тезис беспристрастного зрителя, однако, скрывает более важный аспект книги. Смит видел людей как создано их способностью рассудить и - не менее важный - их вместимостью для симпатии. Эта дуальность служит и людям ямы против друг друга и предоставлять им рациональные и моральные способности, чтобы создать учреждения, которыми междоусобная борьба может быть смягчена и даже превращена к общественной пользе. Он написал в его Моральных Чувствах известное наблюдение, что он должен был повториться позже в Богатстве Наций: те своекорыстные мужчины - часто “во главе с невидимой рукой ..., не зная это, не предназначая это, продвигать интерес общества.”

Должно быть отмечено, что ученые долго дебатировали, были ли Моральные дополненные Чувства или в конфликте с Богатством Наций, которые следовали за этим. На одном уровне есть кажущееся столкновение между темой социальной этики, содержавшейся в первом и в значительной степени аморальном объяснении манеры, в которой люди социализированы, чтобы стать ориентированными на рынок и направляющимися к классу актерами, которые устанавливали экономическую систему в движение.

Путешествия на Континенте

Теория быстро принесла Смиту широкое уважение и в особенности привлекла внимание Чарльза Тоуншенда, непосредственно кое-что любительского экономиста, значительного остроумия, и несколько меньше государственного деятеля, судьба которого это должен был быть министр финансов, ответственный за меры налогообложения, которое в конечном счете вызвало американскую Революцию. Townshend недавно женился и искал наставника для его пасынка и опеки, молодой Герцог Buccleuch. Под влиянием сильных рекомендаций Хьюм и его собственного восхищения Теорией Моральных Чувств, он Приблизился к Смиту, чтобы взять Обвинение.

Сроки занятости были прибыльными (ежегодная зарплата Ј300 плюс командировочные и пенсия Ј300 спустя год после этого), значительно больше, чем Смит заработал как профессор. Соответственно, Смит оставил его пост Глазго в 1763 и отправлялся для Франции в следующем году как наставник молодого герцога. Они остались главным образом в Тулузе, где Смит начал воздействовать на книгу (в конечном счете, чтобы быть Богатством Наций) как противоядие к мучительной скуке областей. После 18 месяцев скуки он был вознагражден с двухмесячным пребыванием в Женеве, где он встретил Voltaire, к кому он имел уважение profoundest, отсюда к Парижу, где Хьюм, тогда секретарь британского посольства, представил Смита большим литературным салонам французского Просвещения. Там он встретил группу социальных реформаторов и теоретиков, возглавляемых Francois Quesnay, кто известен в истории как physiocrats. Есть немного противоречия относительно точной степени влияния physiocrats, проявленный на Смите, но известно, что он думал достаточно, что источник Quesnay рассмотрел посвящение Богатства Наций к нему, не имел французского экономиста, умершего перед публикацией.

Пребывание в Париже было сокращено отвратительным случаем. Младший брат Герцога Buccleuch, который присоединился к ним в Тулузе, обижался и погиб несмотря на ужасное оказание помощи Смита. Смит и его обвинение немедленно возвратились к Лондону. Смит работал в Лондоне до весны 1767 с Lordом Тоуншендом, период, в течение которого он был избран человеком Королевского Общества и расширял все еще далее его интеллектуальный круг, чтобы включить Эдмунда Берка, Сэмюэля Джонсона, Эдварда Джиббона, и возможно Бенджамин Фрэнклин. В конце того года он возвратился к Керколди, где следующие шесть лет были проведены, диктуя и переделывая Богатство Наций, сопровождаемых другим пребыванием трех лет в Лондоне, где работа была наконец закончена и издана в 1776.

Богатство Наций

Несмотря на его славу как первая большая работа в политической экономике. Богатство Наций - фактически продолжение философской темы, начатой в Теории Моральных Чувств. Окончательная проблема, к которой Смит обращается, состоит в том, как внутренняя борьба между страстями и “беспристрастным зрителем - объясненный в Моральных Чувствах в терминах единственного человека - работает ее эффекты в большей арене истории непосредственно, и в отдаленном развитии общества и в терминах непосредственных особенностей стадии истории, типичной для собственного дня Смита.

Ответ на эту проблему вступает в Книгу 5, в которую Смит выделяет его четыре главных стадии организации, через которую общество побуждено, если не блокировано дефицитами ресурсов, войн, или плохой политики правительства: оригинальное “грубое государство охотников, вторая стадия кочевого сельского хозяйства, третья стадия феодального или манориального "сельского хозяйства", и одной четверти и заключительной стадии коммерческой взаимозависимости.

Должно быть отмечено, что каждая из этих стадий сопровождается учреждениями, подходящими для его потребностей. Например, в возрасте охотника, “есть шрам любой установленный судья или любая регулярная администрация правосудия.“ С появлением скоплений там появляется более сложная форма социальной организации, включая не только "огромные" армии, но и центральное учреждение частной собственности с ее обязательной опорой общественного порядка также. Это - самая сущность мысли Смита, что он признал это учреждение, относительно социальной полноценности которого он никогда не сомневался, как инструмент для защиты привилегии, а не один, чтобы быть оправданным в терминах естественного закона: “Гражданское правительство,” он написал, “, насколько это назначено для безопасности собственности, в действительности назначено для защиты богатых против бедных, или тех, кто имеет некоторую собственность против тех, кто не имеет ни одного вообще.” Наконец, Смит описывает развитие через феодализм в стадию общества, требующего новых учреждений, типа решительной рынком а не решительной гильдией заработной платы и свободного а не принужденного правительством предприятия. Это позже стало известным как либеральный капитализм; Смит назвал это системой прекрасной свободы.

Есть очевидное подобие между этой последовательностью изменений в материальном основании производства, каждое обеспечение его необходимых изменений в суперструктуре законов и гражданских учреждений, и Марксистской концепции истории. Хотя подобие действительно замечательно, есть также критическое различие: в Марксистской схеме двигатель развития - в конечном счете борьба между борющимися классами, тогда как в философской истории Смита основное движущееся агентство - “человеческая природа “ведомый желанием самоулучшения и управляемый (или дезинформированный) способностями причины.

Общество и “невидимая рука”

Теория исторического развития, хотя это - возможно обязательная концепция Богатства Наций, подчинена в пределах работы непосредственно к детальному описанию того, как “невидимая рука” фактически работает в пределах коммерческого, или финала, стадия общества. Это становится центром Книг я и II. В котором Смит обязуется объяснять два вопроса. Первое - то, как система прекрасной свободы, работающей под двигателями и ограничениями человеческой природы и разумно разработанные учреждения, даст начало дежурному обществу. Вопрос, который был уже значительно объяснен более ранними авторами, требовал и объяснения основной аккуратности в оценке индивидуальных предметов потребления и объяснения "законов", которые регулировали разделение всего "богатства" нации (который Смит видел как ее ежегодное производство товаров и услуг) среди трех больших классов претендента - чернорабочих, владельцев, и изготовителей.

Эта аккуратность, как ожидался бы, была произведена взаимодействием двух аспектов человеческой природы, ее ответ на ее страсти и его восприимчивость, чтобы рассудить и симпатия. Но тогда как Теория Моральных Чувств положилась главным образом на присутствие "внутреннего "я"", чтобы обеспечить необходимые ограничения к частному действию, в Богатстве Наций, каждый находит установленный механизм, который действует, чтобы урегулировать подрывные возможности, врожденные слепому повиновению к страстям одним. Этот защитный механизм - соревнование, договоренность, в соответствии с которой страстное желание улучшения условие - “желание, которое идет с Соединенными Штатами от матки, и никогда не оставляет Соединенные Штаты, пока мы не входим в могилу“ - превращено в социально выгодное агентство, складывая двигатель одного человека для самоулучшения против чьего - либо.

Именно в непреднамеренном результате этой конкурентоспособной борьбы за самоулучшение невидимая рука, регулирующая экономику показывает себя, поскольку Смит объясняет, как взаимный соперничающий захлопнул цены предметов потребления к их естественным уровням, которые соответствуют их затратам производства. Кроме того, вызывая труд и капитал перемещаться от меньше до более выгодных занятий или областей, конкурентоспособный механизм постоянно восстанавливает цены к этим "естественным" уровням несмотря на коротко-управляемые отклонения. Наконец, объясняя, что заработная плата и арендные платы и прибыль (составные части затрат производства) являются самостоятельно подчиненными этим ценам на естественный но также и показали основную аккуратность в распределении дохода непосредственно среди рабочих, компенсация которых была их заработной платой; владельцы, доход которых был их арендными платами; и изготовители, награда которых была их прибылью.

Экономический рост

Анализ Смита рынка как само - исправление механизма был внушителен. Но его цель была более честолюбива чем демонстрировать саморегулирующиеся свойства системы. Скорее это должно было показать, что, под стимулом жадного двигателя, ежегодный поток национального богатства мог быть замечен устойчиво, чтобы расти.

Объяснение Смита экономического роста, хотя не аккуратно собранный в одной части Богатства Наций, является весьма ясным. Счет этого находится в его акценте на разделении труда (непосредственно продукт "естественной" склонности торговать) как источник вместимости общества увеличить ее производительность. Богатство Наций открывается известным проходом, описывающим фабрику булавки, в которой 10 человек, специализируясь на различных задачах, оказываются 48 000 булавок в день, по сравнению с немногими, возможно только 1, который каждый, возможно, произвел один. Но это существенное разделение труда не имеет место лишённое помощи. Это может произойти только после предшествующего накопления капитала (или запас, поскольку Смит называет это), который используется, чтобы заплатить дополнительным рабочим и купить инструменты и машины.

Двигатель для накопления, однако, приносит проблемы. Изготовитель, который накапливает запас, нуждается в большем количестве чернорабочих (так как рационализаторская технология не имеет никакого места в схеме Смита), и в попытке нанимать их он предлагает их заработную плату выше их "естественной" цены. Следовательно его прибыль начинает падать, и процесс накопления рискует прекратиться. Но теперь там входит в изобретательный механизм чтобы продолжить прогресс. В практике постепенного повышения цены покупателя цены труда, изготовитель неосторожно устанавливает в движение процесс, который увеличивает поставку труда, для “требования на мужчин, как этот для любого другого товара, обязательно регулирует производство мужчин.” Определенно, Смит имел в виду эффект более высокой заработной платы в уменьшающейся детской смертности. Под влиянием большей обеспеченности рабочей силой, уменьшено повышение заработной платы, и прибыль поддержана; новая поставка чернорабочих предлагает продолжающуюся возможность изготовителя, чтобы ввести дальнейшее разделение труда и таким образом добавить к росту системы.

Здесь тогда была "машиной" для роста - машины, которая работала со всей надежностью ньютоновой системы, с которой Смит был весьма знаком. В отличие от ньютоновой системы, однако, машина роста Смита не зависела для ее операции от законов природы одной. Человеческая природа вела это, и человеческая природа была комплексом, а не простой силой. Таким образом, богатство наций росло бы, только если люди, через их правительства, не запрещали этот рост, угождая просьбам относительно специальной привилегии, которая будет препятствовать конкурентоспособной системе проявлять начать эффект. Следовательно, большая часть Богатства Наций, особенно Книга IV, является полемическим против ограничительных мер “коммерческой системы”, которая одобрила монополии дома и за границей. Система Смита “естественной свободы”, он делает все возможное указать, согласия с лучшими интересами почти не будут осуществлены, если правительство будет поручено к, или учтет, “средняя жадность, кто ни не является, ни должен быть, правители человечества.”

Богатство Наций поэтому далеко от идеологического трактата, которым это часто должно быть. Хотя Смит проповедовал невмешательство (с важными исключениями), его аргумент был направлен так против монополии как правительство; и хотя он расхваливал социальные результаты жадного процесса, он почти неизменно рассматривал манеры и маневры бизнесменов с презрением. И при этом он не видел коммерческую систему непосредственно как совершенно замечательную. Он написал с декрементом об интеллектуальной деградации рабочего в обществе, в котором разделение труда перешло очень далеко; для в сравнении с аварийными сведениями фермера, специализированный рабочий “вообще становится столь же глупым и неосведомленным, как это возможно для человека стать”.

Во все это, известно, который Смит писал в возрасте доидустриального капитализма. Он, кажется, не имеет никакого реального предчувствия собирающейся Индустриальной Революции, предвестники которой были видимы в большом металлургическом заводе только несколько миль из Эдинбурга. Он не имел ничего, чтобы сказать о крупномасштабном индустриальном предприятии, и немного замечаний в Богатстве Наций относительно будущего акционерных обществ (корпорации) осуждают. Наконец, нужно принять во внимание, что, если рост - большая тема Богатства Наций, это не бесконечный рост. Здесь и там в трактате бросаются взгляд по светски уменьшающейся норме прибыли; и Смит упоминает также перспективы, что, когда система в конечном счете накапливает ее “полное дополнение богатства” - все фабрики булавки, если можно так выразиться, чья продукция могла быть поглощена - экономическое снижение начнется, заканчиваясь в обедневшем застое.

Богатство Наций было получено с восхищением широким кругом Смита друзей и восхищается, хотя это ни в коем случае не был непосредственный популярный успех. Работа закончилась, Смит вошел в полуотставку. Год после его публикации, он был назначен специальным уполномоченным обеими из таможни и обязанностей соли для Шотландии, посты, которые принесли ему Ј600 год. Он вслед за этим сообщал его прежнему обвинению, что он больше не требовал его пенсии, на которую Buccleuch ответил, что его смысл чести никогда не будет позволять ему прекращать платить это. Смит был поэтому весьма богат в заключительных годах его жизни, которые были проведены главным образом в Эдинбурге со случайными поездками в Лондон или Глазго (который назначил его ректором университета). Годы прошли спокойно, с несколькими пересмотрами обеих главных книг, но без дальнейших публикаций. 17 июля 1790, в возр ...........